Величайшие достижения человеческого индивида: как работает коллективный разум

Представьте себе игру на выживание, в которой вам и вашим коллегам по работе противостоит отряд обезьян-капуцинов. Обе команды сбрасываются в дикий африканский лес без всякого снаряжения — нет спичек, ножей, обуви, рыболовных крючков, одежды, антибиотиков, кастрюлей, верёвок, оружия. Год спустя команда с наибольшим числом выживших объявляется победителем. На какую команду вы бы сделали ставку?

Вы можете подумать, что команда людей, учитывая наш превосходящий разум, имеет неоспоримое преимущество. Но знаете ли вы или ваши коллеги, как сделать лук и стрелы, контейнер для воды, сплести сети, построить убежище? Знаете ли вы, какие растения являются ядовитыми? Можете ли вы разжечь огонь без спичек? Можете ли вы сделать рыболовный крючок или природный клей? Знаете ли вы, как защитить себя от крупных кошачьих хищников, а также змей по ночам? Вероятно, вы ответите на большинство этих вопросов (если не все) «нет». Это значит, что ваша команда, скорее всего, проиграет кучке обезьян, причём с разгромным счётом.

Возникает очевидный вопрос. Если мы не способны к выживанию в качестве охотников-собирателей в Африке, то есть на континенте, где зародился наш вид, как же тогда люди смогли достичь такого огромного успеха по сравнению с другими животными и поселиться практически во всех основных экосистемах Земли?

Ключевой элемент ответа таков — мы культурный биологический вид. Наши уникальные психологические способности позволяют нам учиться друг у друга из поколения в поколение, что способствует накопительному культурному эволюционному процессу. Этот процесс приводит к возникновению всё более сложных и продвинутых технологий, языков, комплексов знаний, концептуального инструментария и адаптивной эвристики. Сила этого процесса не в самом по себе индивидуальном разуме, а в реинтерпретации случайных наблюдений, выводов и ошибок, которые совершает наш разум.

Это означает, что темпы инноваций (по крайней мере, отчасти) зависят от размера и взаимосвязанности сообщества умов, способствующих культурному эволюционному процессу. При прочих равных более крупные и социально лучше связанные группы создадут больше передовых инструментов, технологий и техники, причём даже в том случае, если по отдельности участники таких группы будут менее изобретательны, чем те, кто входит в меньшую и более изолированную группу.

Это открытие подтверждается не только строго контролируемыми лабораторными экспериментами, но и историческими исследованиями. К примеру, около 10 000 лет назад подъём воды в океане превратил Тасманию из австралийского полуострова в остров. На материке технический прогресс продолжался. А в Тасмании группы охотников-собирателей стали терять (или оказались неспособны изобрести) многие полезные технологии, например, инструменты из кости, сшитую по размеру одежду для холодной погоды, бумеранги, копьеметалки, лодки длительного использования. Когда голландцы прибыли сюда в XVII веке, тасманийцы обладали самой примитивной технологией, когда-либо встреченной европейскими путешественниками.

Для того чтобы понять социальную природу человека, надо, прежде всего, понять, как культура определяет нашу генетическую эволюцию с точки зрения формирования не только нашей психологии и анатомии, но и нашей социальной психологии, мотиваций, наклонностей и восприятия. Из этого длительного процесса, в котором выживание и процветание означало установление локальных социальных правил и подчинение им, мы вышли очень сильными социальными учениками.

Фундамент нашей способности формировать объединённые коллективы, организации и сообщества лежит не в природных склонностях к кооперации, а в специфике тех социальных норм, которым мы учимся, которые усваиваем и соблюдения которых требуем от других. Хотя наши природные мотивации и играют определённую роль, они эксплуатируются, расширяются или подавляются социальными нормами, формирующими институциональный скелет, который даёт возможность действовать нашим врождённым наклонностям.

Данный новый взгляд на человеческую природу и общество позволяет сделать несколько важных выводов.

Во-первых, будучи культурным биологическим видом, люди обретают идеи, верования, ценности и социальные нормы от других членов своих коллективов, используя такие сигналы, как престиж, успех, секс, диалект, этническая принадлежность. Мы уделяем особое внимание (прежде всего, в условиях неопределённости, цейтнота времени или стресса) таким вопросам, как продовольствие, опасность и нарушения норм. Изменение поведения людей надо начинать с осознания нашей культурной природы, а не нашей рациональности.

Во-вторых, мы поэтапно осваиваем социальные нормы, приобретаемые в ходе опирающегося на культуру процесса само-приручения (или само-одомашнивания). В рамках этого же процесса мы узнаём нормы для осуждения и наказания других. Эти хорошо усвоенные нормы становятся той мотивацией, которой руководствуются наши действия. Тем самым, людские предпочтения, желания и мотивации оказываются не неизменными, а значит, хорошо продуманные программы или наборы мер могут изменить то, что представляется автоматическим, интуитивным и очевидным.

В-третьих, самые сильные социальные нормы определяются отдельными чертами нашей эволюционировавшей психологии. Например, социальные нормы справедливости по отношению к иностранцам намного труднее сохранять и распространять, чем нормы, требующие от матерей заботы о своих детях.

В-четвёртых, наша способность к инновациям зависит от размера нашего коллективного разума, который, в свою очередь, зависит от способности социальных норм к стимулированию людей придумывать новые идеи и практики, делиться ими и рекомбинировать их.

В-пятых, существует фундаментальная связь между общественными институтами и психологией. Поскольку разные общества имеют разные нормы, институты, языки и технологии, у них формируются различия в манере рассуждений, ментальной эвристике, мотивациях и эмоциональных реакциях. Навязывание импортных институтов часто приводит к психологическим и социальным несовпадениям, что, как правило, оборачивается печальными результатами.

Наконец, людям не хватает определённого уровня рациональности, из-за чего мы ужасно плохо проектируем эффективные институты и организации (по крайней мере, на сегодняшний день). Я надеюсь, что, когда мы получим более глубокие выводы о природе человека и культурной эволюции, этот недостаток можно будет исправить. Пока этого не произошло, нам следует брать страницы из учебника культурной эволюции и создавать такие системы, которые, пользуясь методом вариаций и отбора, заставляют институты конкурировать. Таким способом мы сможем избавиться от проигравших и сохранить победителей.

Исследуя богатство взаимодействия и одновременной эволюции психологии, культуры, биологии, истории и генетики, мы обретаем возможность получить очень важные выводы о человеческой психологии. Это ещё не проторенный научный путь. Он обещает захватывающее путешествие в неизученные интеллектуальные земли для тех из нас, кто стремится понять особенности нашего вида.

Джозеф Хенрич (Joseph Henrich)

Project Syndicate, США